Принять осмысленное решение
По статистике, большинство людей съезжает от родителей в возрасте от 20 до 30 лет.
Ане (здесь и далее имена героев изменены. — Прим. ред.) 29 лет, почти всю свою жизнь она живет с мамой. Девушка рассказывает, что собственная квартира никогда не была для нее приоритетом: сначала она платила за институт, потом копила на путешествие в Латинскую Америку, сейчас — на учебу за границей. Аня фрилансер и никогда не может быть уверена в своей зарплате. Иногда она чувствует, что могла бы снять квартиру на ближайшие три месяца, но потом бы не вытянула.
К тому же для Ани важно, что дом родителей находится в классном месте в центре. Позволить себе здесь отдельное жилье девушка точно сможет не скоро, а переезжать в другой район ей не хочется: «В последнее время меня клонит в сторону интровертности
Если я буду жить далеко, то вообще никуда не буду вылезать».
Финансовая ситуация беспокоит 38-летнего Костю. «Лучше жить отдельно, но я бы рассматривал этот вариант, если бы у меня всегда было плюс 40–50 тысяч к зарплате», — считает он.
В последнее время у Кости появились еще и проблемы со здоровьем — это тоже отдаляет его от перспективы жить самостоятельно. В какой-то момент мужчине поставили диагноз «миастения». Это хроническое заболевание, которое ведет к слабости мышечной ткани — пару раз Костю даже временно парализовало. К тому же из-за возраста здоровье стало ухудшаться и у его мамы, и Косте гораздо легче за ней ухаживать, когда он живет с ней вместе.
В этом они очень похожи с Мишей. Ему 57 лет, а маме уже 80 — надеяться ей больше не на кого. Сын во всем помогает ей по хозяйству: оплачивает счета, ходит в магазин.
До того как Миша окончательно переехал к маме, жизнь его побросала: в армии он служил в морской авиации, а после, в 1990-е, поехал по купленному приглашению в США. Там он работал таксистом и кровельщиком. Но однажды, желая отомстить преступникам, которые убили его соотечественника, Миша расстрелял их ресторан из ружья. За это он сел в тюрьму, где его признали буйным и начали колоть успокоительные препараты.
Когда Миша отсидел свой срок, ему ничего не оставалось, кроме как вернуться к маме — с зависимостью от успокоительных и полным отсутствием денег и планов.
«Я рад и тому, что у меня есть своя удобная комната — в тюрьме мне этого не хватало».
Ощущение комфорта очень ценит и 35-летний Алексей. В маминой квартире у него есть полное ощущение того, что он дома. Здесь он может затевать любой ремонт и перестановки.
Ему не нравится жить отдельно: он проверял — съезжал уже трижды. Два раза по работе, а один, экспериментальный, по дружбе. Впрочем, совместное житье продлилось всего три месяца, а потом друзья жутко разругались. Алексей сделал для себя однозначный вывод: «Если есть возможность поддерживать хорошие отношения с родителями, это нужно делать». Для него мама — самый близкий человек, поэтому он не хотел бы терять с ней непосредственный контакт.
Избежать близости
По рассказам наших героев, их дом буквально синоним уюта, комфорта и свободы, но неужели они никогда не хотели променять его на совместную жизнь с партнером?
Например, Аня уверена: «Люди съезжаются, когда есть безумная страсть либо когда понимают, что проверка на прочность пройдена». Девушка вспоминает, что она съехалась только со своим первым парнем — была влюблена. Тогда они жили вместе в бывшей квартире ее бабушки.
Дома девушка чувствует себя свободнее и не хочет однажды оказаться в подвешенном состоянии, если в отношениях что-то не заладится.
Аня утверждает, что обычно партнеры реагировали на ее решение жить с мамой спокойно: она еще недавно была юной студенткой, поэтому мужчины считали, что это логично. Впрочем, когда девушка отказалась от совместной жизни с последним молодым человеком, он обиделся. Сейчас Аня редко влюбляется и в целом избегает отношений: «Я еще не встретила того, с кем всё было бы настолько серьезно».
В этом ее ситуация похожа на Костину: его нежелание переезжать «упирается в недостаток чувств». Когда у него возникает симпатия, он может ездить к понравившейся девушке в гости, но ни о чем более серьезном речи не идет. По словам Кости, у девушек на первых этапах возникают вопросы по поводу его жизни с мамой, но они отпадают после его рассказов о проблемах с его и маминым здоровьем.
Партнеры Алексея его жилищным условиям не удивляются.
Уйти нельзя остаться
Юлия Макарова убеждена, что жизнь с родителями во взрослом возрасте — это возвращение в детское ресурсное состояние.
«Это психологический санаторий, в котором человек не развивается».
Аня соглашается, что дом — это зона комфорта, которая ее подтормаживает: «Когда я вижу своих подруг, которые переехали, то чувствую, что они сильно повзрослели».
Девушка считает, что в какой-то момент нужно отделяться и съезжать, но пока что она не чувствует социального давления из-за жизни с мамой и особенно не переживает по этому поводу. Сейчас ее бросает из крайности в крайность — от «Надо снимать, крутиться-вертеться и иногда голодать» до «Нет смысла сливать всё накопленное на квартиру, я хочу продолжать учиться». Аня планирует начинать снимать комнату уже где-то вдали от отчего дома.
Алексей, напротив, ощущает сильное стеснение по поводу жизни с мамой: некоторые воспринимают это как «фрикачество». Зато самые близкие друзья его понимают, потому что очень многие сами живут с родителями.
Иногда его посещают мысли о том, что надо пожить в одиночестве, но пока что он ничего для этого не делает: «Если я приду к этому , то сделаю — не сказать, чтобы меня что-то ограничивало».
Он видит в этом всего несколько минусов: когда мама плохо себя чувствует, ему тоже становится плохо. Еще бывает, что мама его раздражает — Миша даже иногда на нее кричит.
Костя по этому поводу иронизирует: «Родителям стоило меня турнуть в период загулов, кода я не считался с правилами дома». Сейчас с мамой мужчине совершенно комфортно. Костю даже веселят фразы вроде «Я хочу ходить по квартире голым» — у него такого порыва никогда не возникало.
Немного поразмышляв, Костя пришел к выводу: если бы его дети когда-нибудь тоже захотели жить с ним, он бы чувствовал себя вполне нормально.
Психолог Юлия Макарова считает, что отъезд — признак, но не суть сепарации (обособления) от родителей: «Мы переезжаем и женимся, но мама или папа всё равно остаются с нами в паре. В таких случаях мы думаем о том, как понравиться семье, и всё еще находимся с ней в эмоциональной связке».
Прости меня, Господи!
…Почему это все вспыхнуло именно сейчас?
Недавно мы гуляли с младшей дочкой Машей в одном из парков нашего района. У нее синдром Дауна. Маша подошла к каким-то детям, которые играли в мячик, пнула его ногой, он покатился. Дочка засмеялась.
— Уйди, мы не хотим с тобой играть, — сказал мальчик.
Маша продолжала улыбаться.
— Уйди, — повторил он.
И тихонько ее толкнул. Маша заплакала. Мама мальчика извинилась. А какая-то бабушка сказала своей внучке, наверное:
— Девочка болеет, не смотри на нее.
Она сказала тихо, но я слышала…
Ночью я плохо спала. И все думала. Было жалко Машу, жалко себя. Какие же жестокие люди! Какие злые дети. И вдруг внутри обожгло: «Смотри, все это когда-то уже было…»
Было…. И как же стыдно, как больно. И как жаль, что не вернуться назад и не исправить ничего. Нельзя оказаться вдруг в той посольской школе, взять Анну-Марию за руку и сказать:
— Иди к нам в команду! Мы тебе рады.
Нельзя улыбнуться тому мальчику в инвалидной коляске:
— Привет, друг!
Ничего нельзя изменить! Можно только шептать сквозь слёзы:
— Господи, прости Ты меня!
И обнять свою собственную дочь, прижать к себе и любить изо всех сил. А в ней любить всех таких детей. Из прошлого, настоящего и из будущего.
«Мама, я беременна»
Случилось это в Греции, в Афинах. Мы прожили там несколько лет. Мой отец был дипломатом. Точно помню, что когда мы туда уехали, мне было пять лет и десять месяцев. Сейчас пишу и понимаю, что мои родители в то время были намного моложе, чем я сейчас. Удивительно. А ведь как вчера все было. Даже запахи помню. И вот же я, девчонка совсем…
Что-то в памяти отпечаталось хорошо. Сувлаки — мясо на углях в лепешках. Ничего вкуснее я никогда не ела. В Греции вообще все очень вкусно. Но почему-то, каждый раз, когда мы с родителями ездили в отпуск в Москву, они привозили в Афины советскую копченую колбасу, водку, черный хлеб и большие мешки с отечественными шоколадными конфетами. И гости ели, пили и причмокивали. Там это был деликатес. Кстати, греки, которым папа дарил нашу водку, тоже были в восторге.
Еще помню, шли мы с отцом по улице и там продавали греческие флажки. И мне они так понравились — бело-голубые, полосатенькие. Попросила папу купить мне один. А он ответил:
— Нельзя! Наш флаг — красный! Можно только его…
…Ещё в Греции я впервые влюбилась. Я была сопливой первоклашкой (у нас при посольстве была школа), а он — взрослым и серьёзным молодым человеком из третьего класса, Андрюшей. Я мечтала, что мы построим себе деревянный дом на кипарисе (не спрашивайте, почему на кипарисе, сама не знаю, но он казался мне верхом уюта) и будем жить там долго и счастливо.
Как-то мне приснилось, что Андрюша меня поцеловал. А утром у меня разболелся живот. Так как поцелуй был, пусть и во сне, я решила, что беременна. Ну а как иначе? В фильмах люди целуются и у них сразу рождаются дети. «Джонни, сделай мне монтаж». Я пришла к маме и честно сказала: «Мама, я беременна…»
…Помню ещё яркое одно событие. Время от времени мы с родителями ездили гулять в городской парк. Там на заборе я зачем-то написала по-русски: «Дурак». Если есть забор, почему бы, собственно, не самовыразиться? И потом до ужаса боялась туда ездить, потому что была уверена, что родители увидят и обязательно поймут, что это я. А как может октябренок писать на заборах такие слова? Родители, в конце-концов, увидели, посмеялись: «Везде наши люди». Но меня не заподозрили.
…Помню море, розовых жгучих медуз и как я мечтала уехать оттуда в Краснодар к бабушке и дедушке — навсегда.
Взаимодополняемая пара
Семейный психолог Юлия Макарова предлагает относиться к рассказам героев о жизненных перипетиях объективно: «Эти истории объясняют только то, почему люди в какой-то момент приняли решение вернуться к родителям — но не почему они с ними остались».
Основную причину психолог советует искать в детстве: «Если в браке всё плохо, ребенок вынужден взять на себя некоторые признаки функционирования одного из супругов. Это лишает ребенка детского „места“ в семье: он принимает чью-то сторону, пытается объединить родителей».
Юлия уверена, что в таких ситуациях формируется тяжелая эмоциональная зависимость. Чаще всего, по ее словам, родитель компенсирует неудачный брак за счет близости с ребенком: «Он общается с ним как с равным взрослым, награждает его бонусами, не создает никаких ограничений. Такого ребенка не выпихивают из гнезда — ему это и не нужно. Мир-то опасен, а дома всё хорошо».
У такого комфорта есть цена, и дети не всегда отдают себе в этом отчет.
Такие спокойные отношения были у Ани с мамой: «Есть девочки, которые спят и видят, как бы куда-то сбежать от родителей. У меня никогда не было правил и гиперопеки. Я кайфовала от этого, и все друзья мне завидовали». Аня рассказывает, что возвращалась поздно домой, курила при маме, а в 12 лет ей даже разрешили поехать на концерт в Нижний Новгород вместе с группой «Ария», от которой она тогда фанатела.
У Алексея ситуация похожая: он называет свои отношения с мамой «взаимодополняемыми» и доверительными. У него нет и не было особенных проблем с контролем, но он рассказывает, что дома ведет себя скромно: гости — пожалуйста, разгульные вечеринки с ночевками — лучше не стоит.
В жизни Миши правил со стороны мамы больше, потому что она строгая: контролирует все бытовые моменты, ей приходится говорить о своих перемещениях, с ней нужно всегда советоваться. Впрочем, Мишу это не задевает: он считает, что сейчас на улицах может случиться всё что угодно, а маме спокойнее, когда он дома, рядом с ней.
«Давай ее не возьмем»
Мы в школе готовились к какому-то празднику. И намечались соревнования между школьными командами. Я, как отличница и спортсменка, была капитаном. Нас, детей, делили, и вдруг ко мне подошел одноклассник:
— Анна-Мария хочет к нам. Давай ее не возьмем. Мы же с ней проиграем.
— Давай, — ответила я.
Неужели это была я? Не может быть! Но я сказала: «Давай не возьмем, мы с ней проиграем»… Мы не взяли.
Вспышка… Одна, вторая. Как мы ей отказали… Как она заплакала… Как медленно пошла она к своему отцу и что-то по-своему сказала. Как он обнял и прижал ее к себе.
Потом к ним подошла учительница, взяла девочку за руку и отвела в другую команду. И они проиграли. А мы были счастливы. Я надеялась, что Андрюша из третьего класса понял, какая я молодец.
Но нет! Это мы проиграли, не они. Жестокость всегда проигрывает. Жаль, что понимаешь это слишком поздно. Почему я на столько лет это забыла? Почему? Анна-Мария, где ты сейчас? Жива ли ты? Помнишь ли это? Простишь ли ты меня когда-нибудь?…
…Еще вспышка. Мы гуляли с родителями в том парке. И там же гулял мужчина с мальчиком в инвалидной коляске. Вспоминаю сейчас, что тогда меня удивило — какой он был весь «перекошенный».
— Папа, а что с ним? — спросила я.
— Не смотри! — ответил он.
Я не помнила это десятилетия. Но точно знаю, что ребенком была уверена, что на таких детей, на таких людей смотреть нельзя. Тогда зачем они выходят на улицу?
«Советские мальчики все здоровые»
А вот то, что память услужливо спрятала на десятилетия. Но оно вдруг вспыхнуло и обожгло.
Училась у нас в школе при посольстве девочка-кубинка, Анна-Мария. Нет, что она была, я помнила все это время, конечно… Она есть у нас на фотографиях. Ее родители были большими поклонниками Советского Союза и считали, что, где-где, у нас из их дочери сделают человека.
Она была очень темная. Не чернокожая, а темная. С угольными глазами. Плохо говорила по-русски и училась почти на одни двойки.
— Понятно же, кубинка, — думала я. — А не нормальный советский ребёнок.
У Анны-Марии был ДЦП. Это я сейчас понимаю. Тогда она была просто «хромая». Помню, что с ней особо никто не дружил.
А еще, что один наш мальчик, когда нас забирали родители, спросил своего отца:
— А почему она такая? Со мной такого не будет?
— Ты — советский мальчик. Советские мальчики все здоровые, — ответил его папа.
Я услышала случайно , но меня это очень обрадовало. В глубине души я тоже переживала — а вдруг тоже могу такой стать. Но, оказывается, в нашей прекрасной советской стране «хромых» детей не бывает.
Вот, собственно, и все, что я помнила о ней все эти годы. И то, лишь тогда, когда листала семейные альбомы или кто-то начинал говорить о Греции…
…И вдруг «вспышка».
